Жертвы политических репрессий
Забыть? А имеем ли право? »»»»»»
Хоть и перегорело в душе, а не забудешь такое никогда »»»»»»
След на всю жизнь »»»»»»
Жертвы и палачи »»»»»»
В Ложках звенели американские кандалы »»»»»»
Искалеченные судьбы »»»»»»
На основании приказа НКВД… »»»»»»
Земля искитимская / краеведческие ресурсы
Забыть? А имеем ли право?
Почти 70 лет прошло, а она помнит все подробности того страшного времени. Не единожды приходилось Наталье Алексеевне Третьяковой слышать наставления от разных людей: пора, дескать, уже и забыть за давностью лет, не тревожить свою жизнь прошлым. Но женщина не может последовать этому совету. Память цепко хранит все детали того рокового в ее жизни ноября 1937 года.
День начинался как обычно. Отец большого семейства Третьяковых Алексей Григорьевич неспешно собирался на искитимскую лесоперевалочную базу, где он работал кузнецом. Мать суетилась на кухне. Трое детей еще нежились в сладкой дреме, когда в дом вошел незнакомец. Скользнув взглядом по скромной обстановке жилища, мужчина угрюмо произнес: «Гражданин Третьяков, я должен препроводить вас в милицию». По настроению гостя было заметно, что он испытывает неловкость от роли, которую обязан исполнять. Уполномоченный наскоро провел обыск, порывшись в маленьком сундучке с нехитрым скарбом, и увел отца в отделение. С шоком, парализовавшим семью, помогала справиться только одна мысль: «Это ошибка. Скоро разберутся и отца отпустят». Такая уверенность поддерживала семью всю неделю, пока отец находился в Искитимском отделении милиции. Надеялись на благополучный исход и в те дни, когда арестованный содержался в областном изоляторе. Напрасно.
В начале 90-х годов Наталья Алексеевна обратилась в органы госбезопасности с запросом о судьбе своего отца. Если судить по документам, которые она получила, то арестованный еще находился в Искитиме, а тройка Управления НКВД (судьбы арестованных в те годы вершили три сотрудника комиссариата внутренних дел) уже осудила его по ст. 58 на десять лет лагерей. В заключении Алексей Григорьевич Третьяков провел только год. В ноябре 1938 он умер в Бурлаге НКВД Хабаровского края от воспаления легких.
О смерти отца семья узнала из письма родственника, отбывавшего фок в том же лагере. К тому времени Третьяковы уже в полной мере ощутили тяжесть клейма, наложенного на них жестоким временем. Отец был единственным кормильцем в семье, и после его ареста неработающих домочадцев сразу отнесли к категории единоличников. Чтобы уплатить положенные по закону налоги, Третьяковым пришлось продать корову. Но голод был не самым страшным испытанием для детей и жены «врага народа». Отчуждение вчерашних друзей и знакомых, впечатлительная восьмиклассница Наташа переживала труднее, чем пакостную травлю недалеких однолеток. Вчерашняя ударница учебы, активистка, в одночасье превратилась в изгоя. Молчаливые взгляды взрослых и жестокие выкрики ровесников действовали как выстрелы в спину, отнимали силы и веру в будущее. Но Наташа Третьякова нашла в себе мужество закончить школу. Спасибо учителям, поддержали в трудный период. Да и фраза «вождя народа» о том, что «сын за отца не отвечает» спасла семью от дальнейших преследований. В десятом классе Наталью Третьякову даже приняли в комсомол. Хотя кандидатуру ее рассматривали очень долго и тщательно. Недоверие окружающих угнетало Наталью Третьякову еще многие годы. Во время Великой Отечественной войны юная комсомолка в числе первых пришла в райком проситься на фронт. Сначала заявление девушки приняли, но когда узнали об отце, хлестанули ее грубым отказом: «Без врагов народа как-нибудь обойдемся».
«Шла по улице и плакала, - вспоминает тот случай Наталья Алексеевна. - Душа разрывалась от обиды, от несправедливости. Но горше всего было то, что я ведь искренне, как все в то время, верила в идеалы партии, любила свою Советскую Родину и готова была жизнь за нее отдать». И снова безответное «За что?» било по вискам и кололо в сердце. Прошли годы. Но время до сих пор не излечило раненую несправедливостью душу. Рубец остался на всю жизнь. «Когда вышла на пенсию, пришла устраиваться на работу техничкой в местный комитет госбезопасности, - рассказывает Наталья Алексеевна. - Начальнику по привычке, выработанной годами, докладываю, что у меня отец был репрессирован. А он мне отвечает: «Пора уже, Наталья Алексеевна, забыть». Только не получается у меня последовать его совету. Никак не получается».
Н.А. Третьякова бережет память об отце, о страшном времени не только в своем сердце. В доме у нее маленький семейный архив. Удостоверение и профсоюзный билет Алексея Григорьевича, ее школьные табеля и награды за хорошую учебу, письма, фотографии. «Вот когда совсем почувствую, что конец близок, тогда отдам некоторые документы в музей. Пусть там хранят историю. Чтобы и потомки наши не забывали черные годы репрессий. Чтобы не повторились те жуткие времена».Наталья Донец,
«Искитимская газета»,
№43 / 27 окт. 2005 г
Хоть и перегорело в душе, а не забудешь такое никогда
Три большие баржи, плотно увязанные вместе, плыли по Оби вниз по течению. Кругом цвел и звенел май, природа радовалась весне. Невеселы были лишь пассажиры. Хмурые старики, мужики и бабы, примолкшие дети сгрудились возле своих узлов. Медленно долгими днями и ночами ползли баржи по реке. И вдруг средняя начало погружаться в воду. Кругом поднялась паника. Люди, как горох, посыпались за борт. Заволновались остальные пассажиры, но конвоиры ни одному человеку не дали подняться с места, чтобы протянуть руку тонувшим. И как бы тяжело ни было смотреть, как люди уходили на дно, а сделать что-либо было невозможно. Так с тяжелым сердцем и доплыли уцелевшие до назначенного пункта. Нарым принял еще одну партию ссыльных. Мешкову Коле тогда было всего 4 года.
30 октября в нашей стране отмечается День жертв политических репрессий. Дата особая, связанная с трагедией для миллионов людей. Даже в нашем маленьком городе пострадавших от репрессий насчитывается более 300 человек. Каждый из них имеет искалеченную судьбу и несет не один десяток лет свою боль, которую не заглушить никакими льготами. Вот и с этого года список льготников еще пополнился (хорошо, хоть так наше государство помогает тем, кого наказало много лет назад) несовершеннолетними, которых коснулся страшный геноцид в детские годы. В соответствии с Законом РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» и определением Конституционного суда РФ от 18.04.2000 г. № 103-0 оставшиеся в несовершеннолетнем возрасте без попечения отца и матери, необоснованно репрессированных по политическим мотивам, признаются подвергшимися политическим репрессиям и реабилитированы.
Таких людей в Искитиме и районе немало. В управлениях соцзащиты они получают документы о реабилитации, что само по себе обеспечивает дополнительные льготы: добавку к пенсии, право на бесплатный проезд по железной Дороге по России один раз в год и на бесплатную установку телефона.
... Три брата Мешковых: Федор, Павел и Степан жили со своими семьями все вместе в селе За-ковряжино Сузунского района. Когда ребятишки подросли, разделились, но хозяйство вели сообща. Были у них молотилка, сенокосилка, коровы, лошади. Имели свой надел в 7 гектаров. Работали с утра до позднего вечера. Каждый имел большую семью, потому к труду привлекали детей. У Степана было восемь дочерей и сынишка. Потом его семья пополнилась еще одним человеком. В то время по деревне скитался по углам молодой парнишка. Михаил был сиротой. Степан Мешков пожалел парня и взял к себе. Жил он со всеми как член семьи. Работал в поле, по хозяйству. Со временем поставили Михаилу дом общими силами, выделили корову, женили. Из-за него и стали Степана звать эксплуататором.
Хоть и много работали Мешковы, но на жизнь не жаловались. К 31-му году в деревне стали организовывать колхоз, а братья - ни в какую. За это, как кулаков, лишили их голоса, дочерей Степана не приняли в школу. Так Вера и Катерина остались неграмотными. А потом пришли активисты, выгнали из дома, в чем были, людей погрузили на подводы и увезли. В ссылку, отправили всех. Семьи Федора и Павла отправили в Томскую область, а Степана с женой и детьми - в Нарым - село Щукино Парабельского района. Высадив на берег ссыльных, конвоиры еще 40 км гнали их вглубь тайги, а потом бросили. Наверное, надеялись, что погибнут.
Но человек живуч. Мужики стали рыть землянки. Потом, объединившись, построили барачишко. Маленький Коля Мешков хорошо помнит холодный барак, где его семья жила еще с тремя, отделившись друг от друга занавесками. Потом те семьи отселились, а Мешковы остались в бараке. Теперь их было немного: Степан, жена и двое малышей. Остальные были уже взрослыми и тоже были сосланы в разные места.
Прошли годы. И вдруг к Мешковым ночью в декабре 37-го года постучали в дверь. Оказывается за отцом. Теперь его именовали врагом народа. Как это было принято, перерыли весь дом.
- Что там было искать? Ничего не объяснили. Куда забирали? Зачем? И знаете, что еще, забрали все фотографии отца, видно, хотели стереть его лицо из нашей памяти.
Николай Степанович до сих пор не находит ответа на свои вопросы. Но видимо активистам, которые рьяно вели чистку советских рядов, этого показалось мало. За какой-то налог у Авдотьи забрали корову. Только и успела баба попросить:
- Погодите, ребята. Дайте хоть подою, чтобы ребятишек последний раз молочком напоить.
И надо же, разрешили. Правда, на этом не успокоились. Через несколько дней пришли и все под тот же налог потребовали картошку. А это уже была верная смерть. Ребятишки и то поняли и подняли рев. Тогда Захаров (Николай Степанович на всю жизнь запомнил фамилию этого человека) пришел в сельсовет и сказал:
- Кто хочет, тот пусть и выгребает у бабы с детьми последнюю картошку, а я не могу.
Так что выжили Мешковы и в этот раз. От мужа не было никаких известий и Авдотья решила переехать с младшими детьми к старшей дочери, которая тоже со своей семьей была сослана в Томскую область. Потом все вместе купили сруб, достроили его. Старшие дети и жена писали во все концы, чтобы узнать судьбу Степана Мешкова. Первый ответ от органов НКВД пришел с сообщением о том, что в 1942 году умер Степан от гипертонии.
Через годы Николаи Степанович еще делал запросы в комитет госбезопасности Томской области. И получил такой ответ: "Согласно документам архивно-уголовного дела 29 декабря 1937 года тройкой УНКВД по Новосибирской области приговорен к расстрелу, который приведен в исполнение 7 января 1938 г.». В тот день были расстреляны 88 человек.
Потом в 57-м году дело Мешкова было пересмотрено трибуналом Сибирского Военного округа, приговор отменен, а Степана реабилитировали. Реабилитированными считаются и его дети.
Николай Степанович никогда и нигде не скрывал, что считается врагом народа. Когда он возглавил Кочковскую школу, бюро райкома не решилось утвердить Мешкова на должность директора. Пришлось ему быть и.о. Несмотря ни на что, Николай Степанович выучился на учителя, потом закончил Чернореченский техникум, ушел из школы на шиферный завод. Работал хорошо, трижды ему предлагали вступить в партию, но как узнавали о том, что он враг народа, сразу же отставали.
Сейчас ему ничего не надо. От прошлого остались досада и одиночество (он так и не смог создать свою семью). Вот бы вернуть сейчас отца и еще раз отдать ему тот самый надел земли. Сейчас бы он работал и не боялся ссылки. Одному удивляется Николай Степанович - почему русские сильны задним умом? Почему сегодня надо жалеть о том времени, что ушло безвозвратно и унесло миллионы жизней? Что там было хорошего?Людмила РЯБОКОНЬ,
«Искитимская газета»
2001 год №96 \ 25 октября
След на всю жизнь
Жертвы политических репрессий — слова-то какие! Эх, время, время! Что ты делаешь с нашими сердцами и умами. В 30-е годы вокруг домов "врагов народа" устраивались целые манифестации. Гневная толпа скандировала, сжимая кулаки. Прошло несколько десятилетий — всего-то ничего для истории. Мы прозрели и, наконец, поняли, что те "враги народа" — жертвы времени. И как бы ни раскаивалась страна, какими бы льготами ни откупалась, а обида в них осталась. Она, как гвоздь, точит душу.
Кем по национальности был Иосиф Редкус, никто толком не помнит. По документам, вроде, поляк. «А может быть, латыш или литовец, - задумчиво пожав плечами, вспоминает дочь. - Да и какая теперь разница?»'.
В Сибирь Иосиф попал благодаря своим родителям. Они приехал сюда из голодной Европы на вольные хлеба. Более вольных, чем в Кыштовке, наверное, не нашли, остановились Редкусы в селе Понькино. Отсюда Иосиф ушел служить в царскую армию. Домой он вернулся в восемнадцатом. Добирался долго. Застряв в Венгеровском районе, нашел себе невесту. Повенчались в местном костеле. Здоровая, крепкая Софья нарожала Иосифу восьмерых детей. Семья жила в большом, добротном доме. Было и хозяйство: лошадь, корова.
Жили не тужили. И вдруг в 1936 году Редкуса арестовали. За что? Он и сам не знал. Ну, кто после этого будет терпеть семью врага народа. Софью и всех детей выселили в баню. Лошадь и скотину отобрали. А дом сгодился для местной конторы. Слава Богу. Иосифу недолго пришлось ходить в арестантах. Через три месяца отпустили. Но в Понькино он уже не вернулся. Надо было для семьи новое гнездо вить. Остановился в Кыштовке, устроился механиком на овощесушильном заводе. И сразу же взялся за строительство жилья. Однако ему под силу был лишь насыпной барак.
Понимал Иосиф, что для его оравы маловат был домишко. Тогда в голову пришла идея: разобрать понькинскую баню, где ютилась семья, а заодно и амбар. Из бревен сделал плот, загрузил на него нехитрый скарб, детишек, жену и по реке перевез их в Кыштовку. Плот потом разобрали и потихоньку стали класть из бревен сруб. Ждали тепла, чтобы достроить дом... Апрель выдался холодным. Но молодым парням и девчатам все было нипочем. На первой же проталине они устроили танцы. Володя Редкус играл на гармошке. Вдруг из темноты послышалось хлюпанье талого снега. Подъехала подвода, на ней сидели двое милиционеров. Что им надо было в 12 часов ночи? Хмуро сплюнув, они вошли в дом Иосифа.
- У нас ордер на обыск, - недовольно буркнул старший, сунув бумагу Редкусу в лицо.
- Ищите, - бесцветным голосом ответил Иосиф.
Малыши захныкали, разбуженные шумом. Старшие исподлобья следили, как милиционеры брали книжки с этажерки, просматривая их на каждой страничке.
- Что они ищут в наших учебниках? – тихо спросила младшая Броня у матери. Та молча покачала головой, тихо поглаживая живот. Ее беременность была явно некстати. Прихватив узелок с едой, Иосиф, коротко глянув на жену, быстро вышел на улицу. Однако через сутки отец не вернулся. Мать посылала каждый день детвору на тракт. По нему гнали этапы, неделю мерзли ребятишки на апрельском ветру, отыскивая в колонне арестантов отца. На седьмой день повезло. Иосиф первым увидел семью. Крикнув, махнул рукой. Софья бросилась к нему с узелком в руках. Но конвоир опередил, вырвав котомку, и стал втаптывать в грязь сахар, хлеб.
- Не плачь, мать, береги детей, - Иосиф кричал, что было сил. - Я верю в Советскую власть. В прошлый раз меня тоже отпустили. Разберутся, и я вернусь.
Первое время жена верила в это. А вскоре родился самый младший сынишка. Надо было думать, как жить дальше.
Мы старались прокормиться сами. Нанимались копать картошку. Собирали луговой лук, ягоду, грибы и продавали. Время летело быстро. Старшая сестра была уже взрослой. Пошла работать на овощесушильный завод, приносила отходы. Мама из них пекла лепешки. От отца по-прежнему не было ни одной весточки. Для нас 1941 год стал памятным не только из-за начала войны. В то лето в Кыштовке было наводнение. Смыло наш сруб, завод. Развалился барак. Всей семьей мы взялись за строительство сломанного дома. Мама все делала для того, чтобы мы учились. Вся надежда была только на знания. Я ведь была дочерью врага народа, поэтому ни в октябрята, ни в пионеры меня не принимали. Помню, приду на занятия кружка, а мне говорят: "Уходи, ты враг народа". Я плакала. И лишь учитель Пяткевич, бывало, подойдет ко мне, погладит по голове и скажет: «Ребенок-то не виноват». Чтобы я могла закончить школу, старшая сестра Нина увезла меня в Венгерово. Скучала я там страшно, особенно по маме. Летом старшеклассники работали в колхозе. Я научилась и жать, и косить, и снопы вязать.
Я боевая была, частушки хорошо складывала: "Мы в колхоз «Моряк» ходили, жали рожь высокую, ночью блохи нас кусали, словно жгли осокою". За это наш кладовщик дядя Паша украдкой давал лишний калач хлеба. Нет теперь дяди Паши, нет и других свидетелей того, что я работала во время войны. Потому не считаюсь тружеником тыла.
В конце войны Броня после десятилетки поехала работать в село Урез учительницей младших классов. Когда принимали, попросили написать автобиографию. Тогда она и упомянула, что отец ее угнан по линии НКВД. С тех пор директор школы частенько говорил молоденькой учительнице: «Ну. Уж кому, кому, а тебе надо готовиться к урокам как следует. Смотри…» Что он хотел сказать эти словом, о чем предупреждал? Бронислава Иосифовна ''смотрела" и всегда была начеку. То, что этот человек мог исковеркать ей жизнь, она не сомневалась. Это директор доказал позже. Работала в то время еще одна молодая учительница - Мария Степановна. Как-то ее предупредили, чтобы готовилась к открытому уроку. Волновалась Маша страшно. Вроде все предусмотрела, подготовилась, сделала запись на доске заранее и закрыла ее газетой. А от волнения не заметила, что в газете был портрет Сталина, который она перевернула вниз головой. Эта оплошность стала роковой - назавтра учительницу забрали.
Кстати, с этим директором Брониславу Иосифовну Зубову судьба свела еще раз. В 1959 году он первым сказал Броне: «Радуйся, реабилитировали твоего отца». Уже ясно было, что посмертно, хотя официального сообщения ни жена, ни ставшие уже взрослыми дети не получали, лишь позже пришла весточка, что Иосиф после ареста прожил недолго: взяли его 29 апреля 1938 года, а 31 мая расстреляли.
1959 год ничего детям Редкуса не принес. Только в 1991 году после выхода Указа "О реабилитации репрессированных и пострадавших от политических репрессий стали они собирать документы.
Брониславе Иосифовне лишь в 1994 году удалось через суд получить подтверждение того, что она дочь своего отца. Тогда же получила специальное удостоверение, а до того несколько лет пользовалась справкой из облпрокуратуры о признании ее пострадавшей от репрессий. По указу полагается ряд льгот. Но она ими не пользуется, как и льготами инвалида второй группы, приобретенной после операции на желудке. Более действенным в Южном микрорайоне считается статус вдовы инвалида войны. Вот благодаря этому она имеет 50-проценную скидку на плату за коммунальные услуги.
Как инвалид по заболеванию Зубова должна ежегодно лечиться в санатории - того требуют последствия операции. Но не получается из-за отсутствия путевок. Конечно, на отказы есть причины: нет денег, нет возможностей. Но вряд ли в городе есть еще больные, перенесшие сложнейшую операцию и ставшие пострадавшими от репрессии.
...Вышел указ, есть льготы. Но ничем не исправить уже того, что случилось более 60 лет назад. Искалечены судьбы, потеряно здоровье. И лишь обида жива. Обида, досада и вечный вопрос: "За что?".Людмила Рябоконь,
«Искитимская газета»
2000 год №129-130 \ 26-28 октября
Жертвы и палачи
Совершив государственный переворот в 1917 году, большевики столкнули страну в пекло гражданской войны. Семь миллионов человек погибли в этой мясорубке, а два миллиона самых образованных людей вынуждены были покинуть родину. Чтобы удержаться у власти, большевики с первых же дней развязали массовый террор. Первые концлагеря в России были образованы большевиками.
Слон" - Соловецкий лагерь особого назначения. Жертвами соловков стали кадеты, меньшевики, эсеры, офицеры, дворянство и духовенство. Цвет и разум российской науки. Первое гестапо в образе ЧК, ВЧК, ОПТУ и так далее появилось в России сразу же после октябрьского переворота. Это были мощные репрессивные органы, исполняющие волю большевиков по отношению к своему народу. Самое трагическое наследие большевиков - планомерное, физическое и духовное уничтожение собственного народа во имя "светлого будущего". Коварство вождей не имело границ. Так, зловещее письмо Ленина по проведению акции изъятия церковных ценностей, написанное в 1922 году, требовало "...дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы оно не забыло этого в течение нескольких десятилетий". После такого напутствия вождя церкви, соборы и монастыри I были разграблены, а их служители ошельмованы, отправлены по этапам, а многие расстреляны. Где, в какой еще стране можно было дойти до такой дикости и самоуправства? За годы правления большевизм как идеология насилия пропитал все поры общества, безжалостно деформировав наш образ жизни, сознание и совесть. Идеологи сталинских времен, пропагандируя коллективизм, на деле старались разобщить народ, вбить клин между сословиями людей: между кулаками и бедняками, крестьянами и рабочими, интеллигенцией и простым народом. Тезис "разделяй и властвуй" становится основным фактором для укрепления и удержания власти, для создания такого бюрократического госаппарата, который бы держал в узде и страхе весь народ.
В 30-е годы, отобрав у крестьян хлеб, большевики продали его за границу, а в своей стране устроили голод. Только на Украине в 1932 году умерли от голода четыре миллиона человек! Чудовищный геноцид по отношению к российскому крестьянству разрушил привычный уклад сельской жизни. Вслед за раскулачиванием оставшиеся крестьяне были насильно загнаны в колхозы. У них были отобраны скот, орудия труда и земельные наделы. Крестьян принудили не только бесплатно работать, но еще и обложили натуральным налогом с домашнего хозяйства. В результате коллективизации и последовавшего голода погибли 16 миллионов человек. В то же время, когда страна доходила до людоедства, Сталин продавал за рубеж до пяти миллионов тонн хлеба. Для чего это делалось? А делалось это для того, чтобы получить как можно больше оружия и развязать вторую мировую войну и всемирную революцию. Особо массовые репрессии Россия пережила в период «ежовщины». За 1937-1938 годы, по приказу № 00447 НКВД СССР: подписанному наркомом Ежовым, было репрессировано 10 миллионов человек, а 1700 тысячи - расстреляны. Особой чистки перед войной подверглась армия. На заседании Военного Совета Ворошилов докладывал: "В ходе чистки в Красной Армии было репрессировано 40 тысяч человек. Из 50 членов Военного Совета осталось всего 10 человек". Были репрессированы и расстреляны маршалы Советского Союза Тухачевский, Блюхер, Егоров, командармы 1-го ранга - Убо-гвич, Якир, Белов, Феденко, комиссары 1-го ранга - Гаморник, Смирнов. Среди расстрелянных - все замы Наркома Обороны. Все командующие военными округами и флотами. Перед войной не было полка или части, в которой бы не был репрессирован командир или комиссар. Это повлекло за собой массовое поражение наших войск в первые дни войны. Четыре миллиона неподготовленных и безоружных солдат оказались в плену у немцев. Впоследствии они, при возвращении на родину, были осуждены как изменники родины и приговорены к длительным срокам заключения (15-25 лет), а многие расстреляны.
В итоге, за период большевистского правления, мы имеем неутешительную картину: около 40 миллионов репрессированных и 4 миллиона расстрелянных граждан по политическим мотивам. Мир - вашему праху, честь - имени! Искитимское объединение жертв политических репрессий делает все возможное, чтобы трагедия эта никогда на нашей земле не повторилась.Н.Койнов,
«Искитмская газета»,
№131 / 3 ноября, 1998 год
В Ложках звенели американские кандалы
В минувший четверг, 20 января, в здании краеведческого музея состоялась встреча членов Союза репрессированных. Бывшие зэки сталинских лагерей принимали своего товарища по несчастью, томского гостя Петра Ивановича Занина, на чью долю выпало в свое время быть узником «Сибулона» — лагеря, располагавшегося на территории Ложковского микрорайона. Расскажем немного о судьбе томича, приехавшего посмотреть на места былых событий и пообщаться со своими искитимскими собратьями. В нашем отечестве от тюрьмы и от сумы зарекаться не возможно, и еще, беда у нас в одиночестве не бродит, а приходит в окружении еще больших несчастий. В годы войны Петр Иванович находился на фронте, где и попал в 1942 году в плен к немцам. Конечно, за время, проведенное в плену, повидать пришлось многое. Все то, что он рассказывает, могло бы служить основой крупного психологического романа. Поэтому сообщим по - газетному, кратко, лишь тот факт, что он успел побывать в Бухенвальде. Однако русскому солдату повезло и он остался жив, благодаря успешно совершенному побегу. После этих событии - Петр Иванович был участником французского Сопротивления, боролся с врагом и под итальянскими знаменами. Был тяжело ранен и попал в английский госпиталь в Ливерпуль. За такой-то героизм и любовь к Родине по возвращении на советскую территорию он и был посажен в наши сталинские лагеря в числе многих тысяч бывших военнопленных, объявленных врагами народа. Ему было выдвинуто обвинение в шпионаже в пользу Англии, и получил он 25 лет лагерей, плюс пять лет высылки и 5 лет поражения в правах. Сидел он по многим лагерям страны. На нашей искитимской земле выпало отбывать ему срок в течение двух лет, во всесоюзном штрафном лагере, в Ложках. Это были 1948-1949 годы.
Сидеть тогда было сложно, внутри зоны шла непримиримая война между «ворами» и «ссученными». Ну а «контриков» — бывших военнопленных, «блатные» убивали прямо на разводе, кололи заточкой в живот по 5-6 человек за день. Делалось это с целью не выходить на работы, пока будет идти «разборка». В какой-то мере Петра Ивановича спасло то, что по специальности он был учителем. Блатные называли людей этой профессии «шваброй» и у них было что-то вроде негласного закона, мол, «швабру» не трогать.
В те годы контингент ложковских зэков пополнился еще и «западниками» — это бывшие полицаи, и прочие немецкие пособники. На состоявшейся в музее встрече всплыл новый малоизвестный факт. Оказывается, сибулоновские узники сороковых годов, работали в известняковом карьере скованные кандалами, чего не было в тридцатых годах. Причем кандалы эти нашей стране поставляла Америка по «ленд — лизу» и по свидетельству зэков их не брал никакой напильник.
Конечно, было что вспомнить и обсудить бывшим узникам. На прошедшей встрече вновь был поднят вопрос об установлении на территории исчезнувшего ложковского лагеря мемориала в память о невинных жертвах сталинизма. Хочется сказать, что получить заслуженную дань памяти Искитимскому Союзу репрессированных пока не удается. Есть у нас в городе противники открытия в Ложках мемориала. Видимо, кому-то удобно выкинуть из искитимской истории факт существования в свое время на нашей земле страшной фабрики смерти. Однако бывшие «зэки» не сдаются, их память жива, она вопиет к справедливости, как вопиют к ней руины сибулоновских бараков, через чьи стены прошла смертоносная сталинская чума.Игорь Рябчиков,
«Искитимская газета»
№ 12 / 27 января, 1994 год
Искалеченные судьбы
В газете уже не раз рассказывалось о периоде коллективизации, проходившей в нашем районе. Были материалы и восторженные, и менее хвалебные. Но все они в основном сводились к успехам в развитии социалистического хозяйства. Грешил этим и автор данных строк. И понятно почему. Долгое время в нашем обществе замалчивались трагические события и извращения, которые происходили в период коллективизации. Был нарушен ленинский принцип добровольности при кооперировании личных хозяйств, людей насильно загоняли в колхозы.
— Все, кто сопротивлялся, объявлялись «кулаками» или «врагами народа» и подлежали уничтожению, а в лучшем случае выселению в необжитые места, подчас трудные районы.
В деревнях Черноречка, Вылково, Койново и близлежащих к ним селах проживало всего несколько семей, которых по праву можно было причислить к богатеям; или как мы говорим, к кулакам. Но это были единицы. Значительно больше было тех, кого можно было отнести к середнякам. И, безусловно, добрая половина крестьянства жила с меньшим достатком. Но в урожайные годы не бедствовала. Всем всего хватало. Как в любом обществе находились и такие, которые ничего не имели и зарабатывали на жизнь, в основном, по найму. Среди таких чаше были «лодыри» и «пьяницы», как их называли крестьяне. А когда начали создаваться комитеты бедноты, то в них проникали чаше именно такие элементы. К сожалению, эти люди иногда делали погоду при раскулачивании. Автору приходилось встречаться с очевидцами тех далеких событий, рассказы которых и дают некоторое представление о раскулачивании в селах Черноречка, Вылково и Койново. Вспоминает старожил села Черноречка Петр Романович Колесников: «Мой дед Федор Васильевич Колесников был мастеровой мужик. Он участник двух войн с Турцией в прошлом веке и с Японией. Довелось ему строить мост через реку Обь. Здесь он пилил продольной пилой шпалы и брусья. Потом работал у купца первой гильдии В. А. Горохова в Бердске. Когда у деда подросли дети, он решил заняться земледелием, но для этого нужны были деньги. Пошел к Горохову.
— Владимир Александрович, хочу взять расчет, — говорит дед. — Не дадите ли денег на покупку коровы и лошади.
Горохов взял горсть денег, не считая, отдал деду. Но при этом сказал:
— Разбогатеешь, отдашь.
Дед купил кобылу, еще кое-что и начал обживаться в деревне Черноречка. Так как ни дед, ни его отец, ни сыновья деда никогда не пили водку, не курили, то естественно, жизнь у них ладилась. В богатых не ходили, но и голода не испытывали. Революцию приняли как это и подобало простому мужику. В 20-х голах дед сыновей отделил, а сам остался с сыном Макаром. Макар Федорович был тоже мужик работящий, но богатым не был. Имел лошадь, корову, земельный надел. Начали создавать колхоз в Черноречке. Макар не пошел в него, решил жить самостоятельно. Отец же мой вступил в колхоз. В это время создали комитет бедноты. В него попал всем известный пьяница Шушпанников. Однажды он приходит к Макару Федоровичу и говорит:
— Давай. Макар, пои меня, а я буду тебя защищать в комитете бедноты.
Макар был мужик крутой, взял и выставил просителя.
На второй день у Макара и моего деда отобрали корову, коня, дом и посевы. Деда с бабкой увезли в г. Томск, разрешив взять с собой икону, тулуп и холст. Там у них все украли, а потом настигла деда с бабкой смерть. Об этом нам сообщил один знакомый — легостаевский парень, которому чудом удалось вырваться оттуда. Макар, оставшись с детьми, долгое время мыкался, пока не пристроился чернорабочим на ст. Ииская. Во время Великой Отечественной войны он погиб.
Попал однажды и я в оборот. Примерно в 1929 году пригнали в Черноречку 16 раскулаченных мужиков, чтобы потом препроводить их в Бердск. Оставили переночевать в подвале сельсовета. А я частенько помогал председателю сельсовета. Был у него активистом. Вот меня и заставили сторожить «кулаков». Дело было осенью, на дворе дождь, слякоть. Два мужика попросились на двор. Я выпустил их и жду, а они скрылись. Пошел я с повинной к милиционеру Овчинникову. Он написал какую-то бумагу и на второй день отправил меня с ней в Бердскую милицию. Отец не разрешил идти пешком и отвез меня на лошади. Оказалось, что в бумаге этой был приказ — меня арестовать, что и было немедленно сделано. Отсидел я четверо суток и только тогда оказался на свободе. Пожалел, скорее всего, начальник милиции Рубцов. После этого пропала у меня охота быть в активистах. Хорошо помню таких мужиков, как Михаила Копьева, Федора Трифоновича Колесникова, Степана Михеевича Комарова, Алексея Васильевича Ершова, Василия Васильевича Ершова, Михаила Алексеевича Комарова, Филиппа Матвеевича Жукова — все они были работящие, толковые мужики. Имели по многу детей, богатыми не были, но всех угнали в Нарым. Никто из них не вернулся, что и говорить, жуткое было время.
Рассказывает жительница д. Койниха Антонина Ивановна Захарова: «В 1930 году в стране начали осуществлять культурную революцию. Могли осудить человека даже за то, что он посещал церковь. Мой дядя Василий Матвеевич Степакин любил петь в церковном хоре. Эго ему стоило жизни. Его вместе с женой отправили в Нарым. И дальнейшая его судьба неизвестна. Отец мой Иван Матвеевич Степакин с шестью детьми тоже, вынужден был бросить насиженное место и уехать на ст. Посевная, где с великим трудом мы прожили несколько лет и потом вернулись в Искитим».
Такими трагедиями сопровождалась коллективизация во многих деревнях Искитимского, а тогда Бердского района. Нам неизвестно, сколько пострадало наших земляков в те годы, но, не думаю, что их можно втиснуть в считанные десятки. Сотни и тысячи трагических судеб только на малом клочке земли, если его сравнить со всей страной. Думаю, что настанет время и мы узнаем, по крайней мере, о большинстве загубленных судеб. Хотелось бы в этой связи привести еще одну цитату. Она показывает, какой ценой обошлась коллективизация нашему народу: «По нашим подсчетам, восемь с половиной — девять миллионов мужчин, женщин, стариков, детей попали под раскулачивание, большая часть которых была сорвана с насиженных мест, где остались могилы предков родной угол, весь бесхитростный крестьянский скарб. Многие были расстреляны за оказанное сопротивления, немало полегло на дорогах Сибири и Севера. В ряде мест, захваченных инерцией социального насилия, а иногда и материальной заинтересованности, подвергали раскулачив середняка. Всего, по подсчетам, около шести-восьми процентов крестьянских хозяйств оказалось охваченными штормом раскулачивания».Г. Максимов,
«Знамя коммунизма»,
№ 48/ 21 марта 1989 года.
На основании приказа НКВД…
В СУДЬБЕ ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ, КАК В ЗЕРКАЛЕ, ОТРАЗИЛАСЬ ВСЯ ТРАГИЧНОСТЬ, ВЕСЬ ДРАМАТИЗМ НАШЕЙ ИСТОРИИ ЕЕ ПАМЯТЬ ВМЕСТИЛА ТАК МНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ГОРЯ И СЛЕЗ, ЧТО ХВАТИЛО БЫ НЕ НА ОДНУ ПЕЧАЛЬНУЮ КНИГУ. НО, УДИВИТЕЛЬНОЕ ДЕЛО, НЕСМОТ РЯ НА ВСЕ ПЕРЕЖИТОЕ, В СВОИ ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ, ОНА СОХРАНИЛА ИНТЕРЕС К ЖИЗНИ, ВЕРУ В ДОБРО, ОСТАЛАСЬ КРАСИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ.
Весной этого года в редакцию пришла Александра Ивановна Клепикова и рассказала историю своей жизни, которая не дает мне покоя. Сознавая, что писать об этом должен человек с искрой божьей, я просто перескажу кратко ее рассказ.
Родилась Александра Ивановна в 1908 году в глухой алтайской деревушке. Когда в 1914 году отец уходил на «германскую», в семье было уже четверо детей. Жили в обычной избенке сибирских бедняков — русская печь, палати, солома на полу — вот и вся обстановка.
Вернулся отец с фронта по ранению, но дома пробыл недолго — началась гражданская. Всю войну он был в партизанах. В 19-м году попал в лапы к белым. Каратели привели на расстрел около 100 партизан и сочувствующих им. Отец с товарищами упали в яму за мгновение до залпа и остались живы, но когда окровавленные выползали из-под груды тел, каратели порубили их саблями.
— Мне было уже 10 лет, и я все хорошо помню, — рассказывает Александра Ивановна, — отец приполз домой ночью весь окровавленный. Этой же ночью мы ушли в лес, отец показал, где он с товарищем скрывается, и попросил меня носить им еду. Хорошо запомнила наставления отца: «Если увидишь людей в шинелях, это белые, а людей оборванных — не бойся, это наши».
Однажды из леса вышла, смотрю, человек 40 на лошадях. Я котомку бросила в кусты, а сумочку не успела. Меня окружили, один нашел в сумке крошки и стал пинать ногами. Едва до дома добралась. Два года кровью харкала. Мать выходила. Скрывался отец в лесу пока не прогнали белых.
О том, как жили 10 лет до начала тридцатых годов, Александра Ивановна рассказала не много. Вспомнила, что после войны в семье родилось еще четыре ребенка (всего стало восемь). Жили небогато, но не голодали, работали все, кто был выше стола. Вышла замуж за славного парня Ваню. Жили дружно.
Несчастья для моей семьи начались с коллективизации. Отец отказался идти в колхоз. В сельсовете работал человек по фамилии Бессонов. В гражданскую он у белых служил, да грамотных мало было, его и поставили секретарем, Он все и сотворил. Записал отца в кулаки (меня с мужем не тронули, мы уже в колхозе были). Зимой (не помню точно, в 30-м или 31-м году) посадили малых ребятишек в короб, чтобы не померзли,- укрыли сеном и увезли в Барнаул, а потоп в Нарым. А летом они сбежали, и я снова прятала отца, теперь уже от своих.
Прошел слух, что недалеко от Новосибирска строится цемзавод и рабочих не хватает. Решили ехать. Так мы оказались в Искитиме. В 33-м году здесь от голода умерло много казахов. Купили по дешевке три барака на 3 семьи, рядом с Бердью. Мой муж и три брата пошли работать на строящийся цемзавод, отец устроился плотником в райпо. Меня взяли продавцом в магазин на цемзаводе. Потихоньку стали забывать свою беду. Братья работали хорошо. Илья даже стахановцем стал. У меня родился сын. Родители мужа переехали из деревни к нам.
7 июля 1937 года я сдавала экзамены на курсах продавцов. Утром брат Илья похвастал, что завтра его отправляют в Москву на учебу на 3 года. Прихожу вечером домой, а свекровь плачет: «Отца и братьев Илью и Петра арестовали». Я схватила велосипед и помчалась к тюрьме (ее только построили возле Берди). А когда туда забежала, отец меня увидел: «Шура, передай матери, что мы ни в чем не виноваты».
Братья сидели в разных камерах. Илья кричит: «Ты зачем пришла, уходи отсюда». Я увидела его и испугалась — левый глаз выбит, лицо в крови. В камере было полно народу, многие из них были избиты. Младший брат Петр позвал меня, но поговорить мы не успели, меня схватил милиционер и выбросил на улицу. Упала я на кучу щепок, ободралась, пришла домой вся в крови.
На другой день меня уволили, дали справку, что я «чуждый элемент». Поехала в Новосибирск, чтобы передать младшему брату одежду (его взяли в тапочках и плавках прямо на реке). Нашла тюрьму, попросила через окошечко, чтобы передали одежду младшему Мартынову, а дежурный говорит: «Уходи отсюда и больше не приходи, а то и тебя посадят». С тем я и уехала. А осенью арестовали и третьего брата (старшего). Весной 38-го года забрали мужа. Когда его увозили, он сказал: «Ты меня жди, я не виноват».
Свекровь мне сказала: «Забирай сына и беги из Искитима, спасай ребенка, а мы поедем в деревню, где жили раньше. (Она там стала коров пасти в 77 лет).
Уехала я с сыном в Бийск, там случайно встретила женщину, которая тоже убежала из Искитима. Она работала на кожевенном заводе и нас приютила. У меня паспорт был просрочен, поэтому на постоянную работу я боялась устраиваться. Работала поденно, делала все, что заставят. Один человек помог оформить паспорт, я ему последние вещи отдала. С новым паспортом переехала в Барнаул и устроилась техничкой в магазин. Потом меня назначили продавцом, а позже — заместителем директора магазина. За гроши купила избушку и поехала за родителями мужа в деревню. Но председатель колхоза сказал, что я опоздала. Однажды стадо вернулось без пастуха (моей свекрови), поехали искать ее и нашли с отрубленной головой и шкуры трех коров, а слепой свекор умер с голоду. Всю войну мы прожили с сыном в Барнауле. Ждали весточки от родных. Магазин, где я работала, передали военному заводу. У меня был пропуск на завод в ларьки.
Когда я устраивалась на работу, то в анкете написала, что все родственники умерли, И сына научила лгать. Однажды он забежал ко мне в магазин и спрашивает: «А от папы письма нет?» Я обмерла вся и сказала ему: «Мертвые не пишут». Сын перепугался и убежал.
Через несколько месяцев (это было уже в 46-м году) меня вызвали в НКВД. Там посадили в подвал. Сначала говорили, что дадут 5 лет за подделку документов, потом стали говорить, что я немецкий агент, американский агент и специально пробралась на завод. Потом мне сказали, что если не соглашусь работать на НКВД, меня посадят, Я сначала отказывалась, но стало жалко сына, и я согласилась. Мне дали подписать бумагу и сказали, где и с кем я должна встречаться, присвоили псевдоним. Я должна была искать врагов народа на заводе. Три раза я встречалась с человеком в штатском, но никаких сведений ему не давала, объясняя тем, что времени мало и на заводе я никого не знаю. На четвертый раз он сказал, что я неправильно работаю, что надо встречаться с мужчинами, выпивать с ними, чтобы языки развязались. Я наотрез отказалась.
Через несколько дней в магазин пришел мужчина и сказал, что его послал директор и я должна отпустить ему на лесоповал 10 килограммов масла. Директору я верила и отпустила масло без документов. Через час меня арестовали. Осудили по 109-й статье на 5 лет и увезли на Колыму. Что я там увидела и пережила, страшно вспоминать. (Действительно, о колымском периоде ее жизни надо рассказывать отдельно. Прим. автора).
— Вернулась я в 50-м году в Искитим, — продолжает Александра Ивановна. Старшего брата освободили из лагеря. Он рассказывал, что его не расстреляли потому, что во время следствия все, что ему давали, подписывал. Всем, кого взяли вместе с ним из Искитима (их было 32 человека), дали по 10 лет без права переписки (ст. 58) и увезли в Норильск. Брат выжил чудом, а вернулся домой — семьи нет, жилья нет, друзей нет. Сошел с ума и доживал век у дочери.
О муже, отце и двух братьях — никаких вестей. Стала писать в Москву. Ответа не было.
После XX съезда снова написала. Из Новосибирска по моему письму приехал майор. Я его спросила: «За что же их, таких тружеников, арестовали?» А он мне ответил, что моих родных и еще многих людей в Искитиме арестовали по доносам М. С. Гринюк. Она написала, что отец ругал Сталина и Советскую власть (М.С. Гринюк — родная тетя Александры Ивановны. Прим. автора).
Реабилитировали всех посмертно, за отсутствием состава преступления. Так бы я и молчала о своем горе, но весной этого года узнала, что фотография М. С. Гринюк висит в нашем музее, а под ней надпись: «Активный борец за Советскую власть в нашем крае». Обратилась я в горком, фотографию сняли. Но я хочу, чтобы все знали, кто такая была Гринюк. Она виновата в гибели многих людей.
Александра Ивановна показывает мне заявления Елены Ивановны Осинных в горком партии, в котором она рассказывает трагедию своей семьи. В 37 году ее мужа Ивана Осинных и его братьев (Александра, Егора и Павла) арестовали, а ее с двумя детьми выгнали из квартиры. Когда ее за хорошую работу премировали, Гринюк выступила на собрании: «Кому вы премию даете? Семье врага народа?» И премию не выдали. Заявления О.И. Осиповой, Е.Р. Сазоновой о том же – о доносах Гринюк.
У Александры Ивановны хранятся два комплекта свидетельств о смерти. Одни выданы в 1956 году, в них даты смерти отца мужа, братьев разбросаны по годам до 46-го года и причины смерти обычные: воспаление легких, паралич сердца, язва желудка. Только вместо названия населенного пункта значится: «На основании приказа НКВД СССР».
Весной этого года Александре Ивановне выдали новые свидетельства: Мартынов Иван Архипович, 52 лет, умер 2 сентября 1937 года; Мартынов Илья Иванович, 24 лет, умер 2 сентября 1937 года; Мартынов Петр Иванович, 19 лет, умер 2 сентября 1937 года; Клепиков Иван Семенович, 33 лет, умер 18 марта 1938 года. Причина и место смерти не указаны.
Как мне объяснить Александре Ивановне, что главный виновник трагедии ее семьи и многих-многих других, не Гринюк, не те тысячи доносчиков, которые оговаривали людей? А, может быть, и объяснять не надо. Но не рассказывать об этом нельзя. Еще одного средневековья страна не переживет.В. Григорьев,
«Знамя коммунизма»,
№ 158 / 6 октября 1989 года