<<вернуться к списку

Творческая работа на тему:

 «Живое слово ветерана»

 Ученицы 5 «Б» класса

МОУ «СОШ №3  р.п. Линево»

       Губенко Полины  Б.В.В. 18 – 73 (3-31-61)

 2010 год

  Мои дедушки, Иван Яковлевич Губренко и Тимофей Андреевич Полунин, участвовали в Великой Отечественной войне. Героем этого сочинения будет деда Тима. Его уже нет в живых, но я не могу забыть его рассказ о том времени, когда он воевал на фронте.

   Вспоминая о своих боевых товарищах, дедушка не мог сдержать слез. Праздник 9 Мая был для него особенным днем. Я горжусь своим дедом, который, рискуя своей жизнью, защищал родину от врага.

Мое сочинение - его рассказ - воспоминание.

«Шел сорок третий год. Мне было 17 , призвали в армию. Что я был

такое? Хлипкий парнишка, который и ружья- то сроду не видел.

   На фронт сразу я не попал,( а то, возможно, первая шальная пуля меня бы и нашла), полгода стояли под Ульяновском. Зачислили наводчиком в артиллерийскую батарею. Мы охраняли от налетов немецкой авиации железнодорожный мост - железный гигант на бетонных ногах, почти три километра от берега до берега. Волга-матушка была ему по колено. Вот тут-то я впервые узнал солдатскую присказку «Копай больше - кидай дальше». А вообще,  за всю войну столько землицы перекопал, что получилась бы, наверное, траншея от нашего города до Хабаровска. Во - первых, для артиллерийского орудия надо было выкопать площадку - «двориком» называется. Потом - ниши под снаряды, и уже для себя землянку, чтобы было где укрыться от дождя и снега, чайку попить да поспать пару часов.

   После Ульяновска повезли нас на передовую. Ночь эшелон идет, а светлым днем загоняют его в тупик. Мы серым горохом катимся с насыпи в кусты.

   А ведь многие солдаты до войны не доезжали - поезда попадали под обстрел. Так с большими остановками и долгими перекурами докатился наш эшелон до Брест -Литовска. Однако и еще для меня была не настоящая война - опять охраняли железнодорожный мост, но уже через реку Буг. Тут немецкая авиация никакого покоя не давала, и как ни отгоняли мы чужие самолеты, как ни сторожили переправу, а не уберегли - разбомбили все-таки мост.

   Однажды к нам на батарею приехал Жуков, я его своими глазами видел.  

   Слава о знаменитом маршале шла по всем фронтам, он был для нас как Кутузов для своих солдат, так что сбежались на Жукова все, кто был свободен от караульной службы. Это рисуют маршала богатырем, вроде Ильи Муромца, а на самом деле я увидел коренастого, правда, широкого в плечах, человека в шинели. Глаза мне его запомнились - вроде и строго смотрит, а по-простому, не как начальник. И разговаривал он с нами, как солдат с солдатом, правда, о чем спрашивал- запамятовал, ведь столько времени прошло.

Вскоре после этой встречи с маршалом объявили боевую тревогу, и пошли мы своим ходом на Польшу. Нет, конечно, мы не всегда пешком по пыли топали, везли нас в «Студебеккерах»- мы в кузове, орудия   за   мощную   станину   цепляют, но что такое мозоли от cолдатских сапог, я знаю хорошо. И вообще военных сапог я много стоптал, за всю оставшуюся жизнь столько обуток не сносил. Наверное, мне повезло - попал на фронт во второй половине войны, когда немцев уже гнали назад.

   Они, конечно, огрызались, оборонялись, но мы их пехотой, танками, артиллерией, авиацией выбивали из маленьких польских городков и хуторов, гнали туда, откуда пришли.

   Входить потом в селения, что побывали под немцем, было жутко - после себя оставляли фашисты только смерть, только руины.

   Так мы дошли до Одера. Тут немцы оборонялись, они уже чувствовали, что скоро «Гитлер капут», и потому были особенно злы, не жалели солдат, техники и снарядов, а нам наш командир расчета, такой скуповатый мужик, частенько напоминал: «Стреляйте только по цели, не пуляйте почем зря, каждый выстрел - это хромовые сапоги, мол, каждый снаряд больших денег стоит».

   Здесь, на Одре я сбил немецкий «Мессершмит». Бой тогда был нешуточный: все смешалось, осколки мимо вжикают, орудия громыхают. Одного бойца из нашего артиллерийского расчета ранило. Я сестричку зову: Перевяжи солдатика». А она кричит: « Ой, боюсь, стреляют шибко, убьют». Я сам перевязал и дальше воюю. Вдруг слышу, как ребята кричат: «Ура! Мессер! Сбили!»

Командиру орудия тогда Красную Звезду дали, а мне и еще одному пареньку из расчета - по медали «За отвагу».

Потом было Люблино, окраины тихого польского городка фашисты превратили в лагерь смерти.

   Слышали такое название « Майданек»? А я этот Майданек своими глазами видел. При мне оставшихся в живых освобождали - не люди то были - тени, пешком до вокзала они бы не дошли. И вот кто на лошади, кто на корове, некоторым счастливчикам трофейные велосипеды достались. Остановишь, спросишь: «Ты кто? Откуда?» А человек и говорить не может, плачет и только прошепчет: «Из Одессы, ленинградский я, с Волги...» Я сам тогда плакал. Особенно когда концлагерных ребятишек увидел. Душа моя тогда перевернулась и долго не могла встать на место. Ну, ладно, воюют государства, насмерть бьются, а крохи - то эти причем?

   Здесь, в Майданеке, увидел я вороха одежды и обуви, и каждый размером с хороший стог сена... И те самые камеры, в которых тысячи людей жизни лишили, видел. Рассказывал мне один военный человек; как это было. Прибывших пленных в лагере сортировали, как скот: этого в 7,то есть в жилой барак, а этого - на убой. Или еще называли это «помывкой в бане»: мужчин и женщин нагишом загоняли в специальные камеры, набивали до сотни человек. А потом включали ток, пропускали его через металлический пол, на котором стояли смертники.

   Даже с мертвого человека фашисты вытапливали людской жир на мыло, сжигали все косточки до одной - пепел им был нужен. Вот такое безотходное производство.

   Берлин был последним плацдармом войны. Стояла наша артиллерийская батарея, а я в ней был наводчиком, в восьми километрах от германской столицы. Тьма тьмущая наших войск и артиллерии была стянута сюда в последние дни апреля. Все понимали, что до победы осталось всего ничего. И тут лупили мы немца, не жалея огня, уже не оглядывались на слова командира про хромовые сапоги.

   В Берлин вошли вечером. Улицы узкие, дома серые. Темный такой город, враждебный.

Нет, не понравилась мне эта немецкая столица. Да и что говорить -логово врага. К тому же разбито все, разрушено, развалины кругом.

Какой, спрашиваете, Рейхстаг?

   Да такой, какой на фотографиях - мрачный, зловещий, будто огромная каменная птица- стервятник сидит на ступенях. Жаль, не расписался на стенах, мог бы - для истории.

   Ну а когда капитуляцию Германии объявили, тут мы душу отвели -пятнадцать ящиков снарядов расстреляли, ствол орудия докрасна раскалился. Пришлось менять. Вот так мы салютовали Победе, которую дождались. А самое главное - живы остались...»