ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ ПО НАСЛЕДСТВУ

Время быстротечно. Вот уже больше десяти лет, как не стало моего отца Тимофея Андреевича Полунина — фронтовика, которому довелось дойти дорогами войны до самого логова врага — до Берлина. Но как для него, так теперь и для меня, 9 мая и 22 июня — очень тягостные дни. Как будто память о том, что ему довелось пережить, увидеть во время войны, отец передал мне по наследству.

Он неохотно рассказывал о том времени. Особенно тяжело ему было именно 9 мая и 22 июня. Каждый раз в эти дни он плакал. И нам, его детям, было жутко смотреть, как взрослый, сильный мужчина — наш папа — плачет. Сначала мы не понимали, почему в эти минуты мама нам говорила: «Потерпите, так надо», но со временем поняли, что через слезы уходила, а вернее, чуть притуплялась неистребимая душевная боль, которую отец постоянно носил в себе, в своей памяти. А помнить ему действительно было о чем...

Он ушел в армию в сорок третьем, когда ему было всего шестнадцать лет. На комиссии деревенскому парню, крепышу из-под Пензы, прибавившему себе лишние годы, поверили и отправили бить фашистов. А он, на самом деле, и ружья-то сроду не видел...

На фронт он сразу не попал (это и лучше, ведь, возможно, первая шальная пуля бы его настигла). Его зачислили наводчиком в артиллерийскую батарею охранять от налетов немецкой авиации железнодорожный мост через Волгу.

Полгода стояли под Ульяновском. Именно здесь отец узнал солдатскую присказку «Копай больше — кидай дальше». За всю войну ему довелось столько землицы перекопать! Каждый раз для артиллерийского орудия надо было готовить площадку под названием «дворик», ниши под снаряды, обустраивать себе землянку, где можно было укрыться от дождя и ветра, чайку попить да подремать часок-другой между вражескими авианалетами.

После Ульяновска отец попал на передовую. Эшелон постепенно двигался на запад. По дороге нередко попадали под обстрел. Многие солдаты погибли в пути. Так добрались до Брест-Литовска. Однако и здесь для него настоящая война еще не наступила: охраняли железнодорожный мост, переброшенный через реку Буг. Тут уж немецкая авиация никакого покоя не давала. И как наши солдаты ни отгоняли чужие самолеты, как ни старались сохранить переправу, не уберегли: немцы все-таки мост разрушили.

Папа не раз с гордостью рассказывал, что собственными глазами видел Георгия Жукова, который приезжал к ним на территорию батареи. «Слава о знаменитом полководце шла по всем фронтам, — вспоминал отец. — Он для нас был как Кутузов для своих солдат.

Посмотреть на легендарного военачальника сбежались все, кто был свободен от караульной службы. Слушали его, затаив дыхание, внимая каждому слову». Отцу запомнились глаза Жукова: взгляд вроде строгий, но добрый, открытый. И общался он с солдатами как-то по-человечески, по-простому.

Бой на Одере стал для отца знаковым. Это сражение запомнилось ему не только своей жестокостью. Там он сбил немецкий «Мессершмидт», за что получил медаль «За отвагу».

Потом был Люблин. Окраины тихого польского городка фашисты превратили в лагерь смерти «Майданек». Отцу довелось освобождать из этого концлагеря узников, оставшихся в живых. «Не люди это были — тени, — рассказывал он сквозь слезы, — пешком до вокзала не дошли бы. И вот кто на лошади, кто на корове добирался, некоторым счастливчикам трофейные велосипеды достались. Остановишь человека, спросишь: «Ты кто, откуда?», а он и говорить не может, только шепчет: «Из Одессы» или «С Волги я», или «Ленинградский...» Я сам тогда плакал, — признавался отец. — Особенно, когда концлагерных ребятишек увидел. Душа моя перевернулась, сердце рвалось на куски, глядя на худющие тельца, похожие на полуживые тени».

Здесь, в «Майданеке», отец увидел вороха одежды и обуви, и каждый размером с хороший стог сена. Видел и те самые камеры, в которых тысячи людей жизни лишили. Удивительно, как все это вынесло, по сути, еще совсем юное мальчишеское сердце, как не разорвалось от нечеловеческого страдания, которым было все пропитано вокруг?!

Берлин был последним плацдармом войны. Отец до конца дней своей жизни помнил эти дни. «Наша артиллерийская батарея стояла в восьми километрах от города, — рассказывал он. — В апреле сюда была стянута тьма-тьмущая наших войск и артиллерии. Все понимали, что до Победы осталось всего ничего. И лупили мы немца, не жалея огня. В Берлин вошли вечером, улицы узкие, дома серые, город какой-то темный, враждебный. Нет, не понравилась мне эта немецкая столица. Да что тут говорить — логово врага. К тому же разбито все, разрушено, кругом развалины. А рейхстаг показался очень мрачным, зловещим, будто огромная каменная птица-стервятник сидит на ступенях.

Жаль, не расписался я на стене, а мог бы, для истории... Ну а когда объявили о капитуляции Германии, тут уж мы душу отвели — 15 ящиков снарядов расстреляли, ствол орудия до красна раскалился. Вот так мы салютовали нашей Победе. А самое главное, мы радовались, что остались живы!!!»

Помню, как несколько лет назад, 22 июня, мы с моей, тогда еще четырнадцатилетней, дочерью смотрели по телевизору художественный фильм «Крепость». Создателям картины удалось передать тот неописуемый ужас, который испытали люди в самые первые минуты войны. Глядя на мужество солдат — защитников Брестской крепости, у меня почему-то вырвался вопрос: «Не дай Бог сейчас война! Но если вдруг-случится, как думаешь, наши будут так же, насмерть, до конца?..» И дочь, ни на секунду не задумываясь, ответила: «А как же иначе?!» Нет, пусть война будет только в кинофильмах, исторических романах, школьных учебниках. А еще в памяти, которую мы будем передавать по наследству от своих отцов детям, внукам, правнукам. Из поколения в поколение...

Надежда Левина, дочь Тимофея Андреевича Полунина, р.п. Линево